Памяти Ацамаза Маргиева
Аца Маргиев получил новенькую снайперскую винтовку и решил попробовать себя в роли снайпера. Он пришёл в наш район и попросил меня, клёвого пулеметчика, поработать с ним на пару. Аца был большой ‒ два метра, могучий, внушал уважение, потому я принял его предложение и пошёл с ним искать позицию. В детском садике было слишком неуютно и вражеские позиции были плохо видны. В городском парке за насыпью перед аттракционами лежать на траве тоже было стремно, к тому же я боялся клещей, и потому неожиданно открыл огонь по лесу Чито, в котором зарылись враги, и ответным огнём они выдавили нас из парка.
Тогда мы поперлись в здание суда, но там воняло разлагающимися трупами, и мы, держась за носы, выбежали на улицу и решили обследовать дом перед храмом правосудия. Там на втором этаже мы нашли большую, еще не тронутую мародерами трёхкомнатную квартиру и обрадовались десятилитровой бутыли араки на кухне. Ещё мы нашли банки с компотом, ящики с домашними консервами, набитые в женский чулок грецкие орехи и твёрдые как покрышки чурхчелы.
Пока Аца искал в квартире окно с видом на лес Чито, я успел надраться араки и, захмелев, побрёл в спальню с большой кроватью, задернул шторы и решил поспать. Но мой напарник растолкал меня, вручил бинокль и сказал: мы не спать сюда пришли, а работать. Я вытаращился на Ацу, хотел послать его, но он был слишком большой и мог отвинтить мне башку, и я решил надуть своего нового напарника. Я поставил на стол пулемет, затем подтащил к окну кресло, сел в него, отдернул штору, закинул на широкий подоконник ноги в драных кроссовках, приставил к слипающимся глазам бинокль и сделал вид, будто наблюдаю за ТЭКом ‒ высотой, занятой врагами.
‒ Если заметишь кого-то, сразу же зови меня, ‒ сказал Аца. ‒ Сам не стреляй.
‒ Само собой, ‒ пробормотал я. Он еще немного постоял у меня над душой, потом убрался в свою комнату работать, и сон мой пропал. Часа два я таращился на ТЭК, никого там не увидел и решил вернуться на кухню. Мне было скучно сидеть без дела, и я пожалел, что так легкомысленно поддался на предложение Ацы работать с ним, и выпил столько араки, что до спальни не добрёл, а свалился возле бутыли. Я затосковал по своему старому напарнику Куску, который запил и вторую неделю отказывался воевать. С ним-то не соскучишься, и он так интересно умел рассказывать про свою московскую жизнь и про девчонок…
Вечером Аца тоже устал и, к великой моей радости, попросил сделать ему коктейль из абрикосового компота и араки, в общем, жизнь потихоньку стала налаживаться.
На третий день я проснулся от выстрелов. Я поплелся в комнату Ацы, узнать в чем дело, и тот сообщил, что грохнул вражеского солдата, но я ему не поверил. Слишком просто он сказал об этом, я даже слегка запрезирал его, потому что для меня убийство ‒ дело тяжкое и почти невыполнимое. Конечно, я видел трупы и сам палил из пулемёта по вражеским позициям, но сомневаюсь, что убил кого-то, потому что в меня также стреляли, но я-то выбирал позицию с таким расчетом, чтоб остаться в живых, и люди по ту сторону не глупее меня. Но бывает, что человек вдруг начинает стрелять, а потом объявляет, дескать, положил кучу врагов, но ты понимаешь, что это всего лишь треп, и больше ничего. И вообще человек, который убивал на самом деле, редко говорит об этом, он все больше молчит, если у него ещё не поехала крыша.
Целую неделю мы жили в этой квартире и за это время успели выдуть из бутыли всё горючее, сожрать всё, что можно было съесть, я даже рассосал чурчхелы, которыми колол орехи, и на седьмой день Аца стал "работать". Я прибежал на выстрелы в комнату, где мой новый напарник, облокотившись на подоконник, целился из винтовки в лес Чито.
‒ Смотри вон на тот окоп, левее церкви, ‒ прошептал Аца.
Он был возбужден, и я сразу понял, что дело нешуточное. Меня даже слегка затошнило, и, не чувствуя под собой ног, я наступил на стрелянные, еще дымящиеся на полу гильзы и едва не растянулся в шпагате, но вскочил, навел бинокль на тот самый окоп и заметил в нем какое-то движение. Я увидел, как из-за насыпи позади окопа кто-то бросил вниз две веревки, и они сначала просто висели, а потом вдруг натянулись словно лески под тяжестью клюнувшей рыбы. Только на крючке висели два солдата: один мертвый, второй в каске и бронежилете прятался за трупом. Похоже, он-то все и придумал и надеялся выкарабкаться, хотя на его месте я бы не дергался и сидел на дне ямы до вечера. Но, может, он был ранен, и у него не было других вариантов. Аца палил по ним, и я видел, как вытащили убитого, и его босые ноги исчезли в кустах над рыхлой бурой землей. А второй солдат в исклеванной пулями каске сполз обратно в окоп и завалился на бок, будто заснул. И темное красное пятно на его груди все увеличивалось, потому что Аца стрелял бронебойно-зажигательными и наверняка пробил на нём бронежилет.
Вечером я и Аца выпили за победу, но на душе у меня было тяжело. Мой новый напарник держался бодрячком, но я заметил, что ему тоже не по себе, и он сказал, как будто оправдывался:
‒ Если бы они не сунулись сюда, то остались бы живы.
Потом я перестал ходить на эту чертову позицию и потерял своего нового напарника из виду. Хотя иногда мне ужасно хотелось разыскать его и поговорить с ним. А где-то через месяц Ацу Маргиева привезли мёртвого из Абхазии, куда он пошёл воевать добровольцем.
